13 сентября проводятся слушания по делу бывшего заместителя начальника СИЗО «Бутырка» Дмитрия Кратова – одного из немногих обвиняемых в России в смерти юриста Сергея Магнитского, в качестве партнера британской юридической фирмы Firestone Duncan работавшего с фондом Hermitage Capital Management. Мы публикуем перевод материала основателя и генерального директора Hermitage Capital Management Уильяма Браудера о его деятельности в России и деле Сергея Магнитского (исходный текст).
Я думаю, в том, что я в итоге стал работать в Москве, виновата моя семейная история. Моя бабушка была родом из России, и мой дед возглавлял Американскую коммунистическую партию в период с 1932 по 1945 гг. (впоследствии, в 1950-е гг., он подвергался преследованиям). Так что когда у меня был период подросткового протеста, я решил, что лучший способ восстать против моей коммунистической семьи – это стать капиталистом.
Дело кончилось тем, что я стал изучать экономику в Чикагском университете – пожалуй, самом правом институте Америки, — а потом я пришел в Стэнфордскую школу бизнеса. Я закончил её в тот год, когда пала Берлинская стена, и когда я стал размышлять о следующем этапе своей жизни, меня постигло личное озарение: «если мой дед был крупнейшим коммунистом в Америке, то я должен стать крупнейшим капиталистом в Европе». И я приступил к действиям.
Поработав некоторое время над российской программой приватизации в Salomon Brothers в Лондоне, я отправился в Москву в конце 1995 г. и открыл фонд Hermitage, который занимался преимущественно инвестированием в только что приватизированные российские компании. Через несколько лет бизнес стал крупнейшей (4,5 млрд. долларов) инвестиционной компанией в стране. Успех впечатлял. Но каково было мое разочарование, когда я понял, что компании, в которые я инвестировал, были преимущественно «некоммерческими» организациями. Но они были «некоммерческими» не потому, что они отдавали свои средства на благотворительность, а потому что их высшее руководство разворовывало прибыль.
Скандал с СИДАНКО
Поворотным моментом в моей жизни стало столкновение со скандалом в нефтяной компании СИДАНКО, ныне входящей в состав ТНК-BP. В 1997 г. мы вложили в эту компанию 100 млн. долларов. Но в 1998 г. олигарх, владевший СИДАНКО, попытался украсть около трех четвертей стоимости компании, воспользовавшись схемой разводнения капитала с помощью конвертируемых облигаций.
Я был потрясен финансовым и моральным подтекстом этой операции, и я начал кампанию по борьбе с этим. Я собрал команду очень сильных российских аналитиков, чтобы они исследовали законодательство, задокументировали аферу и затем собрали это всё в простую презентацию, которую мы потом распространили по международным и внутренним СМИ. Волна газетных публикаций привлекла внимание председателя Федеральной комиссии по ценным бумагам, удивительно честного человека по имени Дмитрий Васильев. Он оказался достаточно смелым, чтобы заняться тем, на что у его предшественников не хватало духу. Весной 1998 г., вопреки мрачным прогнозам московского финансового сообщества, Васильев отменил нелегальный выпуск облигаций.
Было страшно. К нам поступали угрозы, у нас появились телохранители. Но в итоге это оказалось не так трудно, как мы полагали. Главное, выяснилось, что при условии хорошей осведомленности «никто» мог победить даже в противостоянии с одним из сильнейших российских олигархов. После этого мы решили не дожидаться, пока нас начнут преследовать, а сразу начать кампанию по борьбе с продолжающимся воровством в компаниях, куда мы инвестировали.
С этого момента Hermitage начал расследовать и выявлять коррупцию в больших государственных компаниях – таких, как «Газпром», «Единая энергетическая система» и «Сбербанк». Это оказалось проще, чем мы ожидали. В российской среде было два обстоятельства, которые позволяли выяснить, кто и как ворует. Во-первых, на воровстве наживалось удивительно мало народу. Собственно, 22 олигарха украли приблизительно 50% активов страны, а 143 миллионам россиян оставалось только возмущаться по поводу этой кражи. Многие люди, обладающие инсайдерской информацией, были в такой ярости, что рассказывали нам всё, что им было известно. Мы заполняли их историями наши записные книжки – и каждая последующая история была еще более невероятной, чем предыдущая.
Во-вторых, нам также помогало то, что Россия – это одна из самых бюрократических стран мира. Каждый шаг в России будет задокументирован восемь раз против одного раза в любой другой стране. Эта информация копится в пыльных кабинетах российских министерств. Многое из этого вполне доступно — если знать, к кому обратиться. Таким образом, подтверждение многочисленных историй, которые мы слышали, оказалось довольно немудрящим делом.
Мы приступили к этим судебным экспертизам, когда Путин только пришел к власти. Вначале мы думали, что он поддерживает нас в нашей антикоррупционной деятельности. Многие члены его правительства принимали энергичное участие в нашей кампании. Заявления о поддержки поступали от Александра Волошина, от министра экономического развития Германа Грефа, от главы Федеральной комиссии по рынку ценных бумаг Игоря Костикова, от руководителя аппарата правительства Игоря Шувалова, а также, хотя и в меньшей степени, — от путинского министра финансов Алексея Кудрина. Всё это были прозападно ориентированные англоговорящие люди в правительстве. В то время ситуация представлялась очень радужной. Мы одновременно получали деньги и занимались хорошим делом. Мы искренне полагали, что помогаем России переходить от ужасного состояния к просто плохому.
Однако мы стали свидетелями не реформы российской экономики: это был всего лишь этап временного совпадения наших интересов с интересами Путина. Первоначально мы думали, что Путина беспокоит коррупция, но на самом деле его волновало только независимое богатство олигархов. Независимость означала, что олигарх может противоречить президенту, а это, в представлении Путина, было совершенно неприемлемо. В результате, каждый раз, когда мы обнародовали очередной скандал в крупной российской компании, Путин был заинтересован в том, чтобы выступать на нашей стороне. Не потому что он верил в правду и добродетель, и не потому, что ему было отвратительно воровство. Он просто не терпел олигархов, которые не были ему подотчетны и не делились с ним.
Интересы Путина радикально сменились в конце 2003 г., когда он арестовал Михаила Ходорковского. Этот арест оказал исключительно мощное воздействие на оставшихся в стране олигархов. Представьте себе: вы находитесь на семнадцатом месте среди российских олигархов. Включаете вы телевизор на своей яхте, отчаливающей от пирса при отеле Du Cap в Антибе, и видите, что самый богатый парень в России – гораздо круче вас во всех отношениях – сидит в клетке в московском суде. Ваша естественная реакция: «Что я должен сделать, чтобы не сидеть в клетке?» Летом 2004 г. олигархи один за другим возвращались в Москву, встречались с Путиным и спрашивали: «Владимир Владимирович, что нам нужно сделать, чтобы мы точно не сели в клетку?»
Путин отвечал: «50%». Я реконструировал это из десятков разговоров и анекдотов, которые я слышал за время, прошедшее с тех пор. Конечно, это могло быть и «40%», и даже «60%» — я не знаю точную цифру. Но я точно знаю, что для тех ребят, которые отказались от этой сделки, дело закончилось бегством из страны, потерей всех активов или заключением за решетку.
Как такое количество денег могло перейти к Путину без того, чтобы кто-то заметил? Тут надо понимать следующее: все эти российские олигархи, конечно, включены в форбсовские списки богатейших бизнесменов, и их состояние оценивается в 10, 15, 20 млрд. долларов; но это не их деньги. В большинстве случаев люди, фигурирующие под ярлыком «олигарх», — это просто очень богатые поверенные.
Возьмем, к примеру, известного российского олигарха, владельца четырех огромных особняков в северной части Лондона. Я за время своей бизнес-деятельности встречал немало богатых людей, и я вам скажу: это ненормальное поведение – иметь четыре особняка в одном городе. В обычных обстоятельствах богатые люди купят себе один особняк в Лондоне, еще один, например, во Франции и, пожалуй, еще один в Майами. Но четыре на севере Лондона – это уму непостижимо. Если, конечно, не учитывать того факта, что три из них тебе не принадлежат.
Как только у Путина появился повышенный интерес к активам этих олигархов, его приоритеты изменились. Он уже больше не был заинтересован в том, чтобы раздавить этих ребят, потому что они больше не были независимо богатыми. Я, со своей стороны, не заметил, что правила игры изменились, и продолжал выявлять коррупцию в крупнейших российских компаниях. В конце 2004 г. и в 2005 г. мы запустили новую мощную кампанию против незаконного присвоения средств в «Газпроме» (к тому моменту они уже перестали расхищать активы, но по-прежнему воровали наличность в огромных размерах). Мы также нацелились на «Сургутнефтегаз» и начали кампанию по выявлению нарушений у руководства одной из нефтяных компаний.
